24-09-2015

Хосе Мануэль Сирия. НЕНАЗВАННОЕ... НЕУЛОВИМОЕ...

Я решила написать этот текст о Хосе Мануэле Сирии, поскольку слова наплывают из прошлых воспоминаний и вырисовываются идеи. Cвоего рода словесный абстрактный экспрессионизм. Это полностью ирреально, потому  что это не имеет никакого отношения  ни к его работе ни к подсознательному. Попытаюсь выразить это так, как оно проявилось.

Я сижу у окна, из которого я вижу только море. Обширное монохромное море. Темное море и легкие белые гребни. Не видно совсем земли. Небо  светло -голубое и белесое. Это последовательное повторение кажется совершенно абстрактным, но является таким только на первый поверхностный взгляд. Я думаю о картинах Хосе и о его выставке Неназванное...Неуловимое.... Его цветовая шкала  соотносится  в большей мере, с недрами Земли, чем с глубинами моря. Красные, черные, земляные тона, как вулканические породы. Несмотря на это, я могу представить его картины плавающими на поверхности воды. Не по течению, а просто добавляя интенсивности монотонному горизонту. Я связала бы эту воображаемую последовательность  с  одной из его живописных инсталляций, где картины были рассеяны на холодных стенах музея, это о цикле Абстрактная Память. Память так же абстрактна как и окружающая меня среда. Именно поэтому мои визуальные восприятия так же абстрактны как его картины.

Я не могу сказать, что знаю все о картинах Сирии, но я знала о них в течение долгого времени. И при этом я не могу сказать, что я слышала все его научные доклады и его внутренние монологи, но я действительно знаю о многих его проблемах, упомянутых в долгих интервью и частных разговорах. Живопись и просто живопись. Я не могу сказать, что мое знание полно, тем более, что лишь однажды я прочитала некоторые тексты, которые он написал по поводу своей выставки в залах Tabacalera в Мадриде. Удивительные ретроспективные кадры. Я пришла к выводу, что он действительно должен писать тексты каталога сам. Просто восхитительный в своей интенсивности. Удар для скептиков живописи, так же как и его работы. Почему же кто-то другой должен описать его? Просто, потому что он просит, чтобы мы перевели его картины на язык фраз и понятий. Он доверяет нашим словам. Я доверяю больше его словам. Я просто пытаюсь дать им дальнейший поворот в контексте художественной действительности нашего времени. Хосе Мануэль Сирия – опытный моряк, и кто я такая, чтобы начертить эту линию, когда его картины проплывают перед моими глазами.

Посвятив много лет  объяснению, утверждению  и разговорам о современном  искусстве, я не часто сталкивалась с художниками, у которых есть  дар словесный: будь это разговорный или письменный. Хотя в истории искусства и были художники первого класса, чьи тексты, несмотря на их безоговорочный авторитет, оценивались более высоко, чем их работы, но об этих вещах говорят в закрытом мире экспертов. Не удивляйтесь Вы, посторонние, но Дали как раз и был одним из тех случаев. Есть те, которые даже сказали, что он был гораздо лучшим писателем, чем живописцем. Я должна согласиться, но доллары всегда вознаграждали художников больше, чем писателей. Хосе Сирия - хороший писатель, но он, прежде всего - большой художник. Его власть слова сверкает. Его живопись сверкает также. Просто искрясь и ослепляя глаза. Пятнами красок.

Больше двух десятилетий каждый день моей жизни был связан с живописью Сирии. И с его гравюрой. Это о работах того времени, когда он еще не уехал из Мадрида. Он должен был начать свою Одиссею в поисках преобразований, рынка, чтений и интерпретаций. Несмотря на изменения в его багаже, весь арсенал художника скрыт в его багажных сумках. Никто не может помочь ему. Его первой остановкой в пути был Нью-Йорк. Нью-Йорк - город Сирии. Осмелюсь  назвать их отношения страстными, или даже сентиментальными. Нью-Йорк - не живопись Хуппера. Это не изображение Уорхола. Хотя многие сказали бы именно так. Нью-Йорк - экспрессионизм  плоти и крови. Нью-Йорк - вздыбленная и потрескавшаяся краска. Это - старый, но не уставший город. У старых работ Сирии та же сущность, но это качество не усталость или растрата. Это – уличная живопись, вобравшая в себя остатки города, где стены и части зданий рассматривают, чтобы увидеть осколки  рекламных щитов, окрашенных и перекрашенных  с помощью граффити в желании прикрыть городские раны. Город в бесконечном строительстве, как и живопись Сирии. В этом месте новый язык начал включаться в его работу. От визуального к объектному.

После этого был Берлин. И затем Лондон, город, где он теперь живет. Однако Мадрид - город, к которому он всегда возвращается. Он сказал мне однажды, что к его изумлению  в Нью-Йорке он вдруг начал писать, как в Мадриде. И, наоборот-  в Мадриде он писал, как будто он был в Нью-Йорке. Его вдохновение или  муза своевольно летела в том направлении, где ей больше нравилось. Пока не поменялся график. Это, в конце концов, не было проблемой, жизненные и экзистенциальные поездки художника закончились вместе, пересекая друг друга, приходя и уходя, как подземные потоки. Если бы нужно было поместить живопись Сирии в определенную традицию, самым очевидным был бы абстрактный экспрессионизм, но это бы касалось лишь небольшой ее части. Его работы выплескиваются в цвете и в каждой прорастает когда-то рассказанная история. Когда мир искусства разделяется на группы: за или против живописи (за или против концептуального искусства) он занимает позицию где-то между, хотя не равноудаленную от краев. Сирии наверняка бы понравилось  помочиться в писсуар Дюшана, пометив территорию третьего и четвертого поколения.  Никто не пометит территорию Хосе Мануэля Сирии, какой в этом смысл? Он научился некоторым банальным концептуальным уловкам, но он прекрасно знает, что в живописи трюков быть не может.  Выбирая между легким и сложным маршрутом, он выберет последний, даже зная, что на этом пути награду получить сложнее. Но придут те, кто поймет и оценит это.

Слова не могут скрыть то, что  в конечном итоге, оказывается лишь словесной игрой. Игра чашек, мимолетных идей от одной мензурки к другой, пытаясь не потерять пристальный взгляд и интерес  зрителя. Это - то, чем большая часть искусства стала за последние несколько десятилетий. Что хорошо у Сирии – это то, что здесь не так уж много того, что требует объяснения, хотя можно  объяснить многие вещи, если бы мы смогли заглянуть под поверхность холста.

Он уехал из Нью-Йорка  в Берлин. По личным мотивам, а не из необходимости изменить жизненный цикл, хотя цикл, на самом деле, изменился. Таков закон жизни. На карте истории искусств отмечены разные столицы. Говорят, что Берлин нашего времени напоминает  Париж или Нью-Йорк. На пустынных улицах этого города  снесенной стены  блуждает слава, готовая принять любого художника, жаждущего поставить успех своей  карьеры на орбиту. Душа Хосе замерзала здесь. У Берлина было мало, чтобы предложить ему, и у него было немного предложить городу, который ему представлялся довольно жутким. Со стеной, проходящей через центр города, или без стены. Противясь  современности, как могло казаться, Сирия пытался закруглять острые углы  Берлина.  Совсем чуть-чуть не хватало, чтобы стать израненным, как эти глубокие шрамы, врезанные в асфальт. И место и внутреннее эмоциональное состояние усиливали интенсивность живописи. И ко всему этому еще добавилась зияющая рана, открывшаяся после смерти отца, бывшего всегда его самым верным компаньоном. Я встречала  его отца в Мадриде. Отец всегда был на его стороне, и, возможно, для него было не так легко - находиться рядом с сыном художником. На холстах Сирии  после смерти его отца появились головы. Точнее это была одна и та же голова, но размноженная, как выдвижные ящики вечно движущегося дома.  Лица и жесты появляются среди разорванного и чудовищного. Внутренние и внешние призраки. Исследование болезни создания и создателя, происхождения и смерти. Картины как ультразвуковые отпечатки души.

Его будущее похоже на гору коробок. Они тормозят художника в его движении. Одна коробка, потом еще одна и так дальше. Кто будет тем счастливчиком, кто распакует все это? Материальное и нематериальное. Каждая коробка охраняет тайну, реальность и удивление. С этого времени на его картинах присутствуют коробки. Точно так же, как и в его студии и в жизненных обстоятельствах. На этой выставке Сирия распаковывает очень многие из своих навязчивых идей под мантией названия Неназванное...Неуловимое.... Хотя название ясно предполагает концептуальные слои, его живопись - чистое творческое беспокойство, но не пустота. Экспериментирование с изобразительным методом, с душой, с сущностью. Образ сцены с белым кубом представляет стены музея, которые излучают огонь, как будто вулканическая активность этого места  снова выплеснулась на поверхность. Конструктивизм архитектуры соотносится с конструктивизмом художественного метода. И теперь, на пути бесчисленных экспериментов, Сирия приобрел друга в лице Малевича.

Центр Марка Ротко освещается  светом живописных работ, созданных в моменты вдохновения и жизненных всплесков. Изнутри вовне.От традиционного к авангарду. Ценой предельной интенсивности. Через  созидание и разрушение к  возрождению.

Лаура Ревуэлта